всё равно. Кем бы вы ни были, для меня останетесь писательницей.
Антон, словно бы пылинку, стряхнул мои слова с таким безразличием, что я чуть не выкрикнула ему в лицо: «Да, я писательница! И, между прочим, горжусь этим!».
Но тут он наклонил голову и произнёс вкрадчиво:
— Зовите меня Тони. Ну, или как вам заблагорассудится. Слова — это такие мелочи.
— Мелочи? — встрепенулась я. — И вы говорите это человеку, который что-то пишет?
— Ну, тогда уж поделитесь, что вы пишите.
— Мы, кажется, собирались говорить о вас.
— Разве?
— Да, Тони, — едко ответила я. — В конце концов, это вы пожаловали ко мне за стол, а не я к вам.
Тони улыбнулся. Это была полная бессмыслица, но он улыбался на мою сердитость, и это полностью обезоруживало.
Если бы я писала о нас роман, то в этом месте прозвучало бы что-то вроде:
«Он влюбился в её грозный взгляд, полный злости из-за утраченного самообладания, когда любой вздох, казалось бы, рассчитанный до мелочей, разбивается о простую улыбку, и больше нет пути назад. Радость затмевает всё, но вместе с тем вскипает целая буря чувств, самое главное из которых, — негодование. Потому что так не бывает…».
Или можно выразиться иначе, с противоположной стороны:
«Её прежней отныне не стало, потому что всё, что произошло до этой встречи, потеряло смысл. Конечно, глупо называть любимым человека, о котором знаешь только имя, и то — ненастоящее, вульгарное, выструганное из дешёвых боевиков про гангстеров, где Тони — главный плут и главный симпатяга — влюбляет в себя всё и вся. Но что у этого Тони может быть общего с каким-то киношным героем? Чёрным костюм? Бандитская стрижка? Портфель, украденный из 60-х? Он вовсе не гангстер и курит обычные сигареты — Richmond, пахнущие собакой, искупавшейся в вишнёвом сиропе, — от них противно и сладко одновременно, что хочется немедля уйти, но остаться хочется больше. И вот она смотрит на Тони — не на гангстера из фильма, а на живого мужчину в чёрном одеянии — и понимает, что он не позовёт её сейчас танцевать, не подарит цветов и не увезёт куда-нибудь, неважно куда, лишь бы подальше отсюда, потому что им не по пути. Однако сделать с этим новым необратимым чувством уже ничего нельзя, уйдёт Тони или останется. Потому в мыслях она шепчет: «Не уходи…», а на деле строит невозмутимую, угрюмую гримасу…».
К счастью, тогда у меня под руками не было ноутбука, я его уже убрала. Так что никто не мог забраться в мои мысли, даже я сама. А если бы у меня получилось такое, я бы устыдилась своего такого пылкого романтизма.
Возможно, что-то отражало моё лицо или жесты, к которым я старалась вовсе не обращаться — лишь изредка притрагивалась к стакану виски и поправляла длинные волосы, падавшие на лицо и придававшие ему, как мне казалось, слегка комичное выражение. Наверное, виной тому были происки алкоголя и детских комплексов, оставшихся со школы, где меня дразнили белобрысой шваброй, — у детей не слишком богатое воображение и не слишком добрые сердца, чтобы сравнить субтильную белокурую девочку с чем-то ещё. С тех пор я силилась быть сдержанной во всём, но и сдержанность моя порою давала трещины. Именно поэтому я сердилась и поэтому же млела как девятиклассница на выпускном балу, когда красивый мальчик приглашает её на танец.
Разумеется, мне было слишком много лет, чтобы вспоминать о школе, но, как это часто бывает, возраст мой изменил лишь условные цифры, а сиюминутная боль, вспыхнувшая в далёком детстве, одолевала вновь и вновь.
— Илзе, хотите ещё виски? — спросил Тони.
— Нет.
— Будьте добры! — сквозь тёмный зал позвал Тони. — Повторите, пожалуйста!
Наверное, я была вправе возмутиться или вовсе оскорбиться на его выходки, однако едва ли объяснимым и до вульгарности смешным образом мне польстила такая дерзость.
Иной раз мне доводилось испытывать на себе настойчивые ухаживания со стороны мужчин, но обычно они меня смущали, а то и вовсе отталкивали. Я тяготела зачастую к мужчинам робким, порой несуразным, к тем, кто теряет дар речи в обществе женщин, конфузится и начинает плести какие-то глупости. Такие мужчины вызывали во мне чувство сострадания сродни тому, какое мне самой хотелось некогда получить, но вместо сострадания я получала обычно полную противоположность.
Настойчивые же мужчины почти всегда пахли агрессивно. Возможно, им хотелось доказать мне таким образом полную боевую готовность своей мужской природы, а я видела лишь спесь. «Плохие мальчики» — не мой типаж. Уж больно много таит он в себе подводных камней.
Другое дело — скромные, несколько инфантильные мягкие юноши с затаённой страстью меж длинных ресниц. Они будто бы искали понимания и уюта, скитаясь по библиотекам, прячась за большими мониторами компьютеров, боясь, что этот огромный жестокий мир непременно укусит, стоит только попробовать кому-то открыться.
В общем, мне нравились мужчины, похожие на меня. В такой симпатии главными были безопасность и предсказуемость. Но, сказать по правде, ничто так не ослепляет, как убеждение, что всё знаешь о человеке наперёд.
— Ты замужем? — вкручивая в мою ладонь уже третью порцию виски, спросил Тони.
Я и не заметила, когда мы успели перейти на «ты», как не заметила, куда подевался второй стакан.
— Нет, в разводе.
— Давно?
— Чуть больше полугода.
— Почему развелась?
— А ты не слишком любопытен для случайного собутыльника?
— Умеренно, — издевательски ответил Тони.
Почему я была честна с ним? Почему поддавалась на провокации, улыбалась ему, хотя была уверена, что всё ещё держу лицо под контролем и не позволяю эмоциям как-то проявляться?
Быть может, секрет таился в его улыбке — лукавой и чарующей одновременно, а может, ответ находился прямо у меня под носом — в стакане с янтарным напитком. В любом случае, я невыносимо радовалась, что могу говорить вот так открыто, не думая о том, застыжусь ли своей откровенности назавтра.
— Мой муж собрал вещи и ушёл. Оставил записку, что больше так жить не может.
— «Так» — это как?
— Не знаю… — я невольно вздохнула и уткнулась ладонью в подбородок. Мне показалось, в этой позе я буду выглядеть загадочно. — Наверное, нам стоило пойти к семейному психологу или к кому-то ещё, но Макс не захотел. Сначала говорил, что это всё ерунда, и я себя только накручиваю. А потом исчез.
— Наверное, он не хотел драмы.
— Я, по-твоему, способна устроить драму? — чересчур экспрессивно выпалила я.
Тони покачал головой, словно бы дразня.
— Ну, уж нет. Никаких драм, — попыталась я оправдаться вновь спокойным голосом.
— Но что-то же должно было предшествовать расставанию.
